Бельгийский певец с руандийскими корнями, Поль Ван Авэр, известный миру как Stromae, показал всем, как делать небанальную поп-музыку в век соцсетей и быстро изменяющейся реальности. Кто-то считает Stromae плохим вкусом на потребу публике, кто-то считает его голосом нового поколения раздираемой кризисами Европы. В любом случае, Поль Ван Авэр мало похож на современных поп-звезд с их дешевыми пиар-технологиями и белозубыми улыбками.

 

Ты отлично выдержал испытание вторым альбомом, он стал бестселлером и был исключительно тепло принят почти всеми… Ты доволен?

Больше всего я доволен тем, что теперь меня перестали называть «а это тот парень, который Alors on Danse», это, пожалуй, сейчас главное достижение второго альбома. Что касается его продаж, я не особый фанат стиля жизни «все на продажу». Ему очень легко поддаться, и это может стать неким подобием наркотика. Так что, я стараюсь держать свою голову чистой в этом отношении. С другой стороны, я все же понимаю, что я ремесленник, я, как тот пекарь, который нарисовал себе на вывеске три звезды, только я пеку песни.
 
Ты вырос в Бельгии, а твой отец погиб во время геноцида в Руанде. Такая непростая судьба делает тебя чуть ли не лицом эмигрантской Европы, о которой не очень принято говорить в контексте культуры.

Это правда. У меня очень непростая судьба, и я никогда не чувствовал себя стопроцентно своим в Бельгии. C другой стороны, именно это избавило меня от многих стереотипов, и мне кажется, что я могу посмотреть на многие вещи с абсолютно другой стороны, не так, как все делают это обычно. Что касается эмигрантской культуры, то я думаю, что эти мотивы в моей музыке – одна из причин моей довольно неожиданной популярности.

 

Ты поешь исключительно на французском языке, с точки зрения маркетинга, это очень смелая затея. Ты не боишься, что тебя не поймут?

Нет. Во-первых, я просто хочу быть собой, и это моя главная цель. И потом, кому нужен бельгиец, который думает и поет как американец? По-моему, это выглядело бы очень искусственно и фальшиво. Я не боюсь быть непонятым, потому что мне кажется, что люди способны понять друг друга, даже когда говорят на разных языках. Мой язык, прежде всего, язык музыки, а он универсален. Я, например, не очень хорошо владею английским и не могу понять некоторые тексты песен Майкла Джексона, но очень люблю его музыку. Говоря об этом другими словами, я хочу быть честным с публикой, как бы это наивно не звучало в наше время.
 
Но с другой стороны, ты выступаешь под псевдонимом, а не под своим настоящим именем... или Поль Ван Авэр уже не прячется за образом Stromae?

Уже почти нет, разве что совсем чуть-чуть.
 
Песня Papaouta (Папа, где ты?) личная?

Совсем нет. Это скорей размышление на тему, что все знают, как нужно делать детей, но никто не знает, как делать отцов.
 
А что ты думаешь по поводу засилья английского в музыке французских групп?

Мне кажется, это исключительно маркетинг. Чем английский в музыке лучше, чем французский? Очевидно, что ничем. Просто многие группы очень боятся оказаться оторванными от аудитории, и, кстати, этот страх проникает в их творчество и становится деструктивной силой.
 
Как построен твой креативный процесс? Что ты придумываешь раньше – слова или музыку?

Музыку, мне очень нелегко поначалу ловить свои чувства и ощущения в словах. Все расплывается словно в вязком киселе, гораздо проще нанизывать слова на музыкальный каркас, поэтому я всегда начинаю с музыки.
 
Ты сам все пишешь, записываешь, продюсируешь и, насколько известно, теперь занимаешься еще и маркетингом. Похоже, что ты фанат контроля.

Это моя самая большая слабость. Я все всегда стараюсь контролировать и все максимально рассчитывать.

 

Французская пресса тебя обожает и называет новым Жаком Брелем (популярный в середине двадцатого века певец и поэт). Как ты относишься к подобным оценкам?

Двояко. На меня действительно сильно повлиял французский шансон, и не только Жак Брель, но и все тогдашнее поколение певцов, таких как Шарль Азнавур и Эдит Пиаф. Они стали настоявшими выразителями проходивших тогда культурных сломов и перемен в обществе. И это мне в них очень импонирует.
Самое главное сходство с ними – я не боюсь рассказывать о неприятных и сложных моментах в жизни, о которых как-то не особо принято рассуждать и разговаривать в нашей полной потребительского позитива среде. Согласись, что большинство современной поп-музыки – это почти всегда фантазия и попытка эскапизма. Такое тоже должно существовать, но не только такое!
Но я бы не стал сравнивать себя с Брелем, в конце концов, у него была великая творческая карьера, а я пока только выпустил два альбома. И конечно, я несколько иной персонаж и, если мой стихотворный подход действительно напоминает о великих шансонье, то холодная электронная музыка, которую я придумываю, это нечто совсем иное.
 
Ты считаешь электронную музыку холодной?

Электро – бесспорно, самая холодная музыка, но в ней, безусловно, есть своя поэтика, и именно с ней я и работаю. Электро как нельзя лучше выражает проблему одиночества, а я считаю, что это тотальное одиночество – одна из самых главных проблем современного социума. Вроде бы, все стали общаться больше, появились соцсети и прочие постоянно связующие людей коммуникации. Но что остается в итоге? Как ни странно, все это активное цифровое общение становится топливом для нашего всепоглощающего эгоизма. Ведь мы всегда можем выбрать, с кем приятно поговорить, а кого можно просто отключить и никогда больше не вспоминать. Коммуникации без каких-либо обязательств.
 
Вряд ли тинэйджеры задумываются надо всем этим, танцуя под твою музыку в клубах.

Абсолютная правда. Мои песни имеют несколько уровней восприятия. Для очень многих людей – это очередная ужасная поп-поделка. Но и они, и упомянутые тобой тинэйджеры не могут не чувствовать, что в ней скрыто нечто более сложное.
 
Собственно твой псевдоним Stromae дань старому французскому сленгу – верлан, с которого он расшифровывается как маэстро. Тебе явно нравится посылать скрытые послания.

Верлан когда-то был тайным молодежным языком, на котором разговаривали подростки, чтобы скрыть свои тайны от взрослых. Меня это забавляет, но разве сейчас можно зашифровать что-то таким простым способом?

 

Ну, хорошо, а что ты зашифровал в квадратном корне, которым назвал свой новый альбом?
Это намек на мои африканские корни и ту прибыль, которую я из них извлекаю. Я очень прагматичный... Я все свое детство провел, слушая африканскую музыку и румбу. Теперь вот зарабатываю деньги на детских воспоминаниях.
 
Некоторые критики называют твою музыку танцами для пессимистичных самоубийц...

Ха-ха. Это забавный эпитет, но я с ним не соглашусь. Возможно, я уделяю много внимания проблемным темам, кризису и прочим неприятным вещам. Но я не считаю себя продавцом всех этих вещей, на самом деле я лишь антенна, которая улавливает настроения и проецирует их. Я не пою о том, что в жизни все плохо (или что все хорошо).
 
Судя по твоим песням, люди не перестают тебя удивлять?

О, да. Cо мной не так давно произошла история, из которой в результате получилась песня «Quand c'est?». Я очутился в комнате для курения в одном из аэропортов, кошмарней места не придумаешь – это ведь просто настоящий концлагерь с газовой камерой. И я подумал, до чего же люди странные существа? Ни одно животное никогда не будет причинять себе столько вреда добровольно. Но мы, судя по всему, способны и не такое.

 

Ты известен тем, что не любишь петь на бис. Почему?

Мне кажется, это такой дешевый флирт. Вроде, «вы меня и, правда, любите?» Или все это происходит из вежливости? В общем, меня это крайне раздражает.
 
Ходят слухи, что ты собираешься выпустить собственную линию одежды.

Когда мы работали с дизайнерами и стилистами (одна из них – Кораль Барбье) над клипом Papaouta, я действительно подумал о том, не выпустить ли нам такую линию одежды. Не знаю, что из этого всего выйдет в результате, но хочу сразу сказать, что это не будет дешевой попыткой заработать на менчердайзе. Скорей, это станет еще одним измерением моей творческой энергии. Мы решили начать с рубашек и носков. Так что, если ты захочешь щегольнуть в веселеньких носочках, ты знаешь, куда нужно идти.